Responses

 Лишь только финдиректор утвердился в мысли, что администратор ему лжет,  страх пополз по  его  телу,  начиная с  ног, и дважды опять-таки  почудилось  финдиректору,  что  потянуло  по  полу  гнилой  малярийной  сыростью. Ни  на  мгновение  не  сводя глаз  с  администратора,  как-то странно корчившегося в  кресле, все  время стремящегося не выходить из-под  голубой тени  настольной  лампы,  как-то  удивительно прикрывавшегося якобы  от  мешающего  ему  света  лампочки газетой, -- финдиректор думал  только об  одном, что  же значит все  это?  Зачем так  нагло лжет ему в пустынном и молчащем здании слишком поздно  вернувшийся к нему  администратор? И  сознание  опасности,  неизвестной,  но  грозной  опасности,  начало  томить  душу  финдиректора. Делая  вид, что  не  замечает  уверток  администратора  и  фокусов  его  с  газетой,  финдиректор  рассматривал его лицо,  почти  уже не слушая того, что плел  Варенуха.  Было  кое-что, что  представлялось еще  более  необъяснимым,  чем неизвестно зачем  выдуманный клеветнический рассказ о похождениях в Пушкине, и это что-то было  изменением во внешности и в манерах администратора.

 Павел  сидел  рядом  с  Наташей,  он  был красивее  всех. Наташа, низко  наклонясь  над  книгой,  часто  поправляла  сползавшие ей на  виски  волосы.  Взмахивая головою  и понизив  голос, говорила  что-то  от себя, не  глядя  в  книгу, ласково скользя глазами  по лицам слушателей. Хохол навалился широкою  грудью на  угол стола, косил глазами, стараясь рассмотреть издерганные концы  своих  усов.  Весовщиков  сидел на стуле прямо,  точно деревянный,  упираясь  ладонями  в колена,  и его  рябое лицо  без бровей,  с тонкими  губами, было  неподвижно, как  маска. Не мигая узкими глазами, он  упорно смотрел  на свое  лицо, отраженное в блестящей меди самовара, и, казалось, не дышал. Маленький  Федя, слушая  чтение, беззвучно двигал губами, точно повторяя про себя слова  книги,  а его товарищ согнулся, поставив локти на колена, и, подпирая  скулы  ладонями, задумчиво улыбался. Один из парней, пришедших с Павлом, был рыжий,  кудрявый,  с веселыми  зелеными глазами,  ему, должно быть, хотелось  что-то  сказать,  и   он   нетерпеливо   двигался;  другой,  светловолосый,  коротко  остриженный, гладил себя ладонью по голове и смотрел в пол, лица его не было  видно.  В  комнате  было  как-то  особенно   хорошо.  Мать  чувствовала  это  особенное,  неведомое ей и,  под журчание  голоса  Наташи, вспоминала шумные  вечеринки  своей  молодости, грубые слова  парней, от  которых  всегда пахло  перегорелой водкой,  их  циничные  шутки. Вспоминала, -  и  щемящее  чувство  жалости к себе тихо трогало ее сердце.